В эту квартиру я попал носом: пахло вишнёвым вареньем, нафталином и тем самым стариковским кремом для рук, который пахнет как «не бросайте шапку на батарею». На табурете — клеёнка «виноград», на стене — тарелка «Кисловодск», на подоконнике — алоэ, которому сто лет, если не больше. — Проходите, Пётр, — сказала бабушка и тут же поправила на мне шарф. — Простынете, а кому нас лечить? Бабушку зовут Тамара Михайловна. Она из тех, кто говорит не «чай?», а «конечно чай, куда без чаю». Рядом с ней — дочь...

— Ну что, купил? Голос Карины был чужим. Хриплый, надтреснутый, он с трудом продирался сквозь ватную пелену, которой болезнь окутала её голову. Она лежала на кровати, отвернувшись к стене, и не двигалась. Каждый поворот головы грозил обрушить на неё лавину тошноты и боли, бьющей в виски раскалёнными молотками. Весь мир сжался до размеров этой спальни, до рисунка на обоях и ощущения горящей кожи под одеялом. Она была заперта в своём теле, как в тюрьме, и единственным окном в мир был слух, обострившийся до предела...