Вечер тёк ровно, как манка без комочков: на плите — суп, в коляске сопел Мишка, в телефоне от мужа короткое «задержусь». Юля накинула на себя куртку и, не снимая домашние тапочки — ну на минутку же! — спустилась этажом ниже к сестре: передать банку бульона и забрать у Наташи отжатые ползунки. Подъезд дремал в тёплой сырости: пыльные почтовые ящики, запах куриного бульона, кот, который всегда лежит на коврике у третьей квартиры. — Наташа? — позвала она шёпотом, чтобы не разбудить сына. Коляска скрипнула, будто возражая: «Домой пора»...

Первый раз я почувствовал это не в словах, а в молчании. Длинном, тягучем, липком, как вареный мармелад. Мы сидели в нашей любимой кофейне, та, где на стенах трещины, замазанные золотой эпоксидной смолой, словно шрамы, превращенные в украшение. Я всегда считал, что это про нас – две потрепанные жизнью души, нашедшие друг в друге ту самую золотую латку. Я только что протянул ей маленькую коробочку, не кольцо, боже упаси, не кольцо, я не сумасшедший. Это были сережки. В форме крошечных, изящных свитков нот...