Иван смотрел в кружку, размешивая чай. Сидел так уже больше десяти минут с задумчивым видом. Жена ходила по кухне, что-то говорила и говорила. А Иван молчал. Лет десять назад он бы встал и ушёл в комнату или попросил замолчать. Но сегодня понял: ему всё равно, и жена стала за это время совсем чужой. Их разговоры стали совсем короткими, поверхностными. Односложное "да", "нет". Они обсуждали бытовые вопросы, погоду, новости, но никогда не касались того, что действительно волновало их самих. Они перестали...

«Пусть теперь ваш сын сам с собой живёт», — ледяным тоном сказала я и пошла за чемоданом. Свекровь смотрела на меня с торжествующей ухмылкой, предвкушая, как я приползу обратно через неделю. Она смеялась мне в лицо, пока я швыряла вещи в чемодан. Она не знала, что за этим спектаклем наблюдает ещё одна пара глаз. Глаза человека, который молчал тридцать лет. И который вот-вот произнесёт слова, от которых она застынет от ужаса... — Марина, ты опять не досолила! — Голос Тамары Игоревны, резкий и неприятный, как скрежет ножа по стеклу, ворвался в тишину кухни...