Соня кивнула, и по ее лицу покатилась первая, по-настоящему горькая слеза. — Я ей поверила! Она же тетя, родная сестра мамы... Я думала, она хочет как лучше. Подписала, не читая. А через неделю она пришла с какими-то мужиками и сказала, что дом теперь ее. Что я ничего не имею. И чтобы я... чтобы я собирала свои вещи и освобождала помещение. Вот оно. Финал. Беспредельная, утробная жестокость, на которую была способна ее старшая сестра. Обмануть сироту, оставить ее на улице. Надя почувствовала приступ такой ярости, что у нее потемнело в глазах...

В дом Захаровых всегда входили тихо. Не потому что боялись — потому что так требовала хозяйка. Тишина была для неё формой власти: в её присутствии шумели только часы на стене, и то не всегда. Когда она заходила в комнату, воздух будто втягивал живот. Поэтому когда девушка в дешёвой, поношенной курточке впервые переступила порог этого дома, вся прислуга замерла. На ней не было ничего дорогого. Даже сумка — из тех, что продают возле метро. И она стояла, будто извинялась за то, что живёт. — Это… она? — прошептали кухарки...