Сырая земля летела из ямы тяжёлыми комьями. Стук лопаты отдавался в промёрзшем глиняном дне, будто уже в крышку гроба. Старуха Никитишна, сухая, вся в морщинах, копала с яростью, которой её иссохшее тело вроде бы не могло обладать. Сваленные в стороны комья почвы образовали высокий вал, из-под них тянуло сыростью и холодом, будто сама могила дышала. Косынка съехала на бок, седые пряди липли к впалым щекам, а глаза её горели безумным огнём. — Не дамся! — выкрикнула она, голос сорвался в хрип. — Лучше...

— Ну же, старая, чего не встаёшь? Уже давно пора тебе... — тревожно, с легкой шепелявостью, приговаривала баба Шура, то и дело поглядывая на окно, расписанное морозными узорами. Печь свою она истопила еще час назад, и теперь во всём населенном пункте лишь из ее трубы поднималась в небо тонкая струйка серого дыма. На подоконнике, меж горшков с геранью, пристроился кот, подставляя свою крупную голову с крошечными ушками под натруженную, шершавую ладонь хозяйки. — Всё мурлыкаешь? Дусю не видел нынче? Эх-х...