Книжный шкаф забрали в среду, когда над Купчино висело низкое октябрьское небо. Вера стояла у окна и смотрела, как внизу, между бетонными коробками хрущевок, Антон с Олегом выносят темную громаду. Шкаф качался на их руках, словно пьяный. Вера отошла от окна. В проходной комнате у стены теперь темнел прямоугольник. Обои там были почти синие, не выгоревшие на солнце, как все вокруг. След от шкафа. Ее шкафа. Нет, не ее. Общего. Свадебного подарка от родителей Олега, которые уже давным-давно умерли. Сам Олег вернулся минут через двадцать, красный, взмокший, тяжело дышащий...

Обещание, данное умирающей подруге, тяжелее любого креста. Особенно когда на дворе июнь 1941-го, а в твоих собственных двадцать три года нет ни кола ни двора. Но глядя в мутные глаза Марфы и слыша за спиной сдержанный всхлип её детей, Анфиса поняла: назад дороги нет. Её слово теперь — закон, который ей предстоит нести через всю войну. Шёл июнь 1941-го, но в избе Марфы Каретниковой от неподвижного, густого воздуха казалось, что время остановилось. Запах болезни — смесь сухих трав, варёной картошки и чего-то тяжёлого, приторного — въелся в бревенчатые стены...