— Я подаю на развод, Эдик. Ева произнесла это тихо, почти беззвучно, но слова повисли в воздухе, пропитанном запахом вчерашнего коньяка и жареной картошки, с оглушительной громкостью. Она стояла посреди их кухни, идеально вычищенной, где каждая кастрюлька знала своё место, и смотрела на мужа. Эдик, развалившийся в кресле с утренней газетой, медленно опустил её. Его лицо, обычно благодушное и слегка одутловатое, вытянулось в изумлении. Он моргнул раз, другой, а потом губы его дрогнули в усмешке. —...

– Кто она? – Да какая разница? – он пожал плечами. – Женщина. Женщина… А кто же тогда я? Я не сразу поняла, что задала этот вопрос вслух. Надеялась, что Рома не услышал, но он развернулся и спокойно посмотрел мне в лицо. – Ты? Ну, Юль, ты же понимаешь, теперь ты, как будто не совсем женщина... Как я с тобой буду… – Что? – прошептала я. – Что ты сказал? Рома взгляда не отвел, но и больше ничего не ответил. И я поняла: он не испытывает ни сочувствия, ни жалости, ни даже тени смущения. Заботливый и, как я думала, любящий муж, исчез...