Кухонный свет был тусклый, будто старел вместе с домом. Жёлтый, дрожащий, он не освещал — он только обозначал: здесь ещё живут. На столе стояли две чашки — одна с засохшими следами чая, другая — пустая, но с вмятиной на боку, как шрам на чужом лице. Холодный хлеб в пакете, рассыпанная соль. И полное молчание, прерываемое лишь тихим поскрипыванием табурета, на котором он сидел. — Ты опять выпил? — спросила она не резко, но как-то устало, будто это был не вопрос, а диагноз, поставленный уже в десятый раз подряд...

Анна сидела на диване с тем видом, с каким обычно сидят женщины, пережившие ураган. Хотя, строго говоря, ураганом это не назовешь — скорее, медленным, липким потопом, когда вода поднимается исподволь, сначала чуть влажно в тапочках, потом сквозь стены начинает пахнуть гнилью, а потом уже и дышать нечем. Вот и она — дышала через раз, укачивая трехмесячного Мишу, на которого, по мнению одной особенно активной гражданки, надо было сделать тест ДНК. Гражданка была ее свекровь, Тамара Николаевна — женщина с телом учительницы труда и голосом коменданта концлагеря...