Ночь была похожа на тонкий фарфор: стоит неосторожно задеть — и посыплются осколки. Во дворе стыло, лифт по-стариковски стонал на этаж ниже, а в кухонной щели меж стеной и дверью торчали две чайные ложки — смешно и страшно одновременно. Она вставила их крест-накрест в сердцевину замка, подвинула комод к двери детской, проверила цепочку, словно врач — пульс, и, прикрыв глаза, шепнула: — Господи… я ведь обещала себе жить иначе, чем мама. Пар над кастрюлей уже не шел — суп остыл, на поверхности стянулась тонкая пленка, похожая на лед во дворовой луже: чуток дунь — и треснет...

Самое интересное, что Гришка, похоже, обладает гранитным спокойствием самурая. Ни один мускул на его конопатой физиономии не дрогнул. Сидит и продолжает с аппетитом поглощать бутерброд. Да так заразительно жуёт, что я невольно слюну сглатываю, хотя и не голодна. Хм… Да кого я, собственно, обманываю? Если уж проснулась, то поесть всегда готова. И сейчас, глядя на этого наглого рыжего типа, ловлю себя на том, что меня так и тянет составить ему компанию вместо того, чтобы отвесить смачного пинка под зад так, чтобы летел Гриня с визгом прочь из моей родной кухни прямиков в дверь соседней квратиры...