Юрик стоял у ларька с сигаретами. Паренек натянул капюшон, пряча уши от февральского кусачего ветра. Тот выл и рвал провода, толкал в спину, путался поземкой под ногами. Юрик морщился и растирал руки, красные, в цыпках, с обгрызенными ногтями. Бабушка Нюра всегда стыдила внука за эти неухоженные, «как у каторжника», руки. — Юрка! Ну ты же интеллигентный мальчик, ты же учишься, а не бревна таскаешь! Хватит грызть ногти, слышишь?! А ну хватит, я сказала! А то сейчас я их чесноком намажу! Бабушка злилась...

- Почему ты не отвезла её в детский дом? - Степан смотрел на трехлетнюю девчушку, что сидела на печи, выглядывая из-за шторки. - Степа, - Маруся стояла на коленях, обнимая ноги мужа. - Ну как я могла своё дитя отдать в детский дом? Она же мне такая же родная, как и Настенька. Моя кровиночка. - А мне теперь как быть? - Степан посмотрел то на жену, то на неугодную ему девчонку, и сердце мужчины сжималось от боли. Он прошел всю войну, многое вытерпел, вынес, но мысль о том, что его жена была с другим, мучила его очень сильно, да так, что даже было трудно дышать...