Сергей любил распорядок, как любят его люди, живущие в ипотеке: кофе — ровно семь минут, дорога до метро — восемь, пересадка — три, ключи — на крючке слева от двери. Даже их двушка у метро «Речной» была про этот порядок: икеевские короба подписаны маркером, игрушки дочери разложены по контейнерам, счета в прозрачной папке по месяцам. Лидии Павловне в этой картине места не было — разве что в гостях по воскресеньям: чай, пирог, новости, вопросы «когда внуку братика», и обратно в такси. Но в конце сентября Марина, торопливо наматывая шарф, сказала в дверях: — Мамка пока к нам переберётся...

— Я вернулась, — голос Екатерины прозвучал глуше, чем обычно. Она сбросила туфли в прихожей, и звук их падения на плитку показался неуместно громким в вечерней тишине квартиры. Из кухни, нарушая привычный порядок вещей, вышел он. Валерий. Не изменившийся, только морщины у глаз стали глубже, а в волосах, когда-то каштановых без единого изъяна, пробилась уверенная седина. Он был одет в дорогой кашемировый джемпер, который смотрелся чужеродно на фоне их с сыном скромного, но уютного быта. — Здравствуй, Катя, — сказал он так, словно они виделись вчера, а не десять лет назад...