Прабабка давно сказала жизни: «Да пошла ты!», из явных признаков ее подавала только два: звала бабушку ведьмой и плевала в ее сторону, а меня — бедным ангелочком и крестила дрожащей рукой. Делала она это дважды в день: ранним утром, когда мы с бабушкой проходили мимо кресло-качалки на кухню, и поздним вечером, когда мы тащились обратно к спальным лавкам. — Чего она так с нами, Ба? — А как иначе? Ты ей правнучка, а я-то — невестка. Что бы не творилось с утра в харчевне «Жри и вали», требовала ли...

* * * Всю ночь под окном выла вьюга, плакала, как старая дева в белом саване, и швыряла в окно жмени снега. Где-то в лесу жаловались на судьбу волки, а старая мельница стонала заледенелыми лопастями, глядя одиноким окном на охваченное бурей небо... Утренний чай был не в радость. Гости не спешили покидать тёплый дом гостеприимного батюшки, ибо оказия приключилась, и все дороги замело ночной метелицей, а на санях сломались полозья. - Ничего, Никифор Степанович, не бери к сердцу, - успокаивал его Алексей Иванович...