Геннадий Ларин всегда чувствовал холод. Не тот, что проникает под пальто на зимнем ветру, а другой, внутренний, ледяной ком, поселившийся под ребрами много лет назад. Он был успешным адвокатом, его имя гремело в деловых кругах, его боялись оппоненты, уважали судьи. Его кабинет на двадцать пятом этаже стеклянной башни с панорамным видом на кипящий жизнью город был его крепостью, его царством. Но по ночам, когда стихали телефонные звонки и заканчивались рабочие совещания, холод просыпался и начинал...

— Ага, вот, вот оно! — шепот сорвался с губ Вероники, сухой и пыльный, как воздух в бабушкиной квартире. Она сидела на полу посреди гостиной, окруженная картонными коробками и шаткими стопками книг. Утренний свет, процеженный сквозь серую пелену туч, едва пробивался через запыленное стекло, окрашивая комнату в унылые, перламутровые тона. Ростовское лето, обычно безжалостно-солнечное, взяло передышку, и эта пасмурная влажная духота, казалось, проникала под кожу, делая движения вялыми, а мысли — липкими...