«Когда открыли завещание, я не сразу поняла, что это было — ошибка или удар в спину…» Дом наполнился тишиной сразу после ухода последних поминальных гостей. Как это часто бывает, опустевшие комнаты загудели в голове глухим эхом — не столько от звуков, сколько от внезапной пустоты. Словно кто-то снял старую шаль с плеч, и ей стало зябко — не телу, а душе. Мария Тимофеевна стояла в прихожей, прислонившись к дверному косяку, как к берёзе на родительском кладбище, и смотрела на свои руки. Они пахли укропом и холодцом...

Матвей Павлович вошёл в кабинет, прикрыл за собой дверь, и только тогда позволил себе выдохнуть. Не шумно — чуть заметно, как будто сбрасывал с плеч невидимый груз. Кабинет встречал приглушённым полумраком: жалюзи были опущены, из щелей пробивались тонкие полоски света, ложась на ковер пыльными прутьями. В углу лениво потрескивал электрокамин, возле которого валялись сигаретные пачки, пара пустых коробок от гильз, и начатый, но недопитый, тёмно-зелёный коньяк. Он сел в кожаное кресло, которое скрипнуло под его тяжестью, и потянул руку к рамке на столе...