Когда Игорь швырнул на стол исковое заявление и сказал: «Половина дома — моя, можешь даже не дёргаться», — я просто кивнула. Спокойно. Как будто он сообщил мне прогноз погоды. А внутри всё горело. Двадцать три года брака, двадцать три года я вкалывала в больнице — сутки через трое, ночные дежурства, пьяные дебоширы в приёмном покое, — пока он менял работы, «искал себя», пил с друзьями пиво на моей кухне и жаловался, что жизнь его не оценила. Дом этот достался мне от родителей. Мама умерла пять лет назад, папа — десять...

Я стояла перед дверью собственного дома с ключом в руке — и он не подходил. Просто не поворачивался. Сначала я подумала, что замерзла, что пальцы онемели от ноябрьского ветра, и попробовала еще раз. Потом еще. А потом услышала его голос с той стороны двери — спокойный, почти равнодушный: «Марина, не надо сцен. Все кончено. Собери вещи как-нибудь потом, через адвоката». Мне пятьдесят восемь. Тридцать четыре года я прожила с этим человеком. Я помню, как мы копили на первую однушку, как он приходил домой в промасленной спецовке, как я стирала ее руками, потому что машинки не было...