— Ладно, — бормочет себе под нос Иван Никитич, поправляя на плече потрёпанную корзинку. — Хоть подберёзовиков наберу. За семьдесят лет он этот лес как свои пять пальцев изучил. Вот только пальцы-то уже не те. Артрит, понимаешь ли. Тишина в лесу стоит такая, что собственные шаги слышно. Листва под ногами — шур-шур, да ветки потрескивают. И вдруг пискнуло что-то. Слабо так, жалобно. Иван Никитич замер. Прислушался. Опять! Где-то рядом, под кустом малины. — Ну и дела. Раздвинул ветки — а там комочек серый...

«Когда открыли завещание, я не сразу поняла, что это было — ошибка или удар в спину…» Дом наполнился тишиной сразу после ухода последних поминальных гостей. Как это часто бывает, опустевшие комнаты загудели в голове глухим эхом — не столько от звуков, сколько от внезапной пустоты. Словно кто-то снял старую шаль с плеч, и ей стало зябко — не телу, а душе. Мария Тимофеевна стояла в прихожей, прислонившись к дверному косяку, как к берёзе на родительском кладбище, и смотрела на свои руки. Они пахли укропом и холодцом...