Мраморная кухня пахла тоской, как будто само это холодное, стерильное пространство впитало все несказанные слова, слёзы, выдохи. Свет от встроенных светильников резал глаза, отражаясь в битом стекле — экран телефона раскололся, как скорлупа у яйца. Он лежал возле ножки барного стула, чуть в стороне, как свидетель чего-то интимного и болезненного, что произошло тут всего мгновение назад. Анна не двигалась. Её руки — тонкие, ухоженные, с ногтями телесного цвета — сжимали край кухонной стойки. На ней было вечернее платье: бархат тёмного винного оттенка, чуть спущенное на плечи...

Пожалуй, это был самый лучший день за последние два года моей жизни. Было жаль, что я всё не могу рассказать Илье, что сейчас чувствую. Мы пошли в дом, я его пригласила. Показала свою комнату, и он прошел, чтобы закончить со стеклом. Так стало хорошо и тепло, так прекрасно жить. А ведь я прощалась с этим миром, писала Никите последнее письмо. «Кажется, мне настал конец, я не переживу разлуки. Не забывай, помни меня. Твоя Мила». Обняла собаку, улыбнулась, и она улыбнулась мне в ответ. Взяла листок...