Кухня тонула в мягком полумраке. Лампочка под абажуром не горела — Марина предпочитала слушать тьму. За окном висела неподвижная зимняя ночь: снег лениво кружился в свете фонаря, будто медлил коснуться земли. На столе, в полумраке, поблёскивала кружка с остывшим чаем, на блюдце — ломтик лимона, сморщенный и почти прозрачный. Она сидела, подперев щёку ладонью, и слушала. Слушала тиканье старых настенных часов, которые достались ей от бабушки. И — сквозь стены — голоса. В соседней комнате муж тихо говорил по телефону...

— Теперь это мой дом, а ты чужая! — ответила невестка, когда свекровь попросила остаться ещё на неделю. Напряжение в голосе было таким, словно натянутая струна вот-вот лопнет. Я смотрела на неё, отказываясь верить: всего год назад мы готовили клубничный пирог вместе, хохотали над нелепой рекламой… Кто же виноват в этой перемене? Я, навестившая их впервые за три месяца? Или она, отгородившаяся от меня? Рука машинально коснулась дверного косяка. В кухне благоухал свежий хлеб, а в углу тихонько булькал чайник – как старый приятель, пытающийся найти добрые слова, но не решающийся их произнести...