Ивашка Сусанин сидел на печи, Ругал губернатора, жрал калачи… Вдруг скрипнули петли три раза подряд И польский на двор завалился отряд. «Эй ты, старый хрыч, ну ка с печки слезай! Кафтан, сапоги да кушак надевай, Веди нас скорее в Москву, во дворец - Наступит царю Михаилу песец!» «Дорогу я знаю», - ответил Иван, - «Но вдруг помешает густой нам туман? В чащобах, ведь, лешие злые живут, И если нарвемся - тут нам и капут! Кикиморы воют у самых болот, На озере круглом русалка поет, В реке, в полынье водяного видали… Утащат – и все! Поминай лишь как звали...

Это уж потом, к концу века, заговорили об отчуждении крестьянина от земли, об утрате им чувства хозяина, а в пору нашего послевоенного детства мы таких разговоров не слышали. И хозяйское чувство к артельной земле было у нас отнюдь не ущербным. Не знаю, возможно, в нас еще жили гены старокрестьянской общины, вытравленные у следующих поколений, но все мы, по крайней мере, знали свои пашни и покосы, свои лога и леса, утиные озера и клюквенные болота. Знали до считанных шагов, где проходила грань, отделявшая наши угодья от соседских, и ревниво оберегали общее достояние...