- Мачеха её на всю улицу кричала, что обесчестили падчерицу. За косу по земле в дом волокла. Уж до чего склочная баба была эта Верка. Ну да о ней теперь либо хорошо, либо ничего – отмучилась пять лет назад, - проговорила Груша, провожая взглядом неприметную худую женщину, кутавшуюся летом в тёплую кофту, словно старушка. - И что? Правда обесчестили? – спросил Максим и тут же прикусил язык, поняв, что высказал свои неуместные мысли вслух. - Да кто ж их знает? Свечку-то никто не держал. Втроем на речку ходили: Олеська, Мишка и Борька...

— Да, тёть… Да, конечно… Мы постараемся. Обязательно, — голос Димы, льющийся из коридора, был вязким и угодливым, как растопленный мармелад. — Всё, давай, целую. Щелчок положенной на рычаг трубки прозвучал в вечерней тишине квартиры неестественно громко. Катя, стоявшая у кухонного стола, не обернулась. Она продолжала методично, с какой-то отстранённой точностью, резать ярко-красный болгарский перец. Нож с глухим, ровным стуком опускался на разделочную доску: тук… тук… тук… Этот звук был единственным, что нарушало мертвенное затишье после окончания разговора...