Она вышла из строя в голубом пальто. Вся зона притихла. Даже не потому, что начальник лагеря в этот момент осматривал бригаду — у него каждый день был смотр. А потому что среди серых, вонючих телогреек вдруг появилась женщина. Настоящая. С укладкой. С осанкой. С лицом, на котором не было ни страха, ни жалости. — Кто такая? — спросил он у конвоира. — Окуневская. Актрисулька из Москвы. Актрисулька. Он ещё не знал, что перед ним женщина, которая даст ему пощёчину при всех. А он... не посмеет даже посадить её в карцер...

— Нет, ты слышал, что она сказала? Ты просто стоял и молчал! — голос Эльвиры дрожал, срываясь на шёпот, в котором клокотала ярость. Она металась по их маленькой, но уютной кухне, словно тигрица в клетке. — Мои шторы, которые я выбирала три недели, которые я повесила своими руками, она назвала «пыльной тряпкой для нищебродов»! Виталик, сорокалетний мужчина с уставшими глазами и вечно виноватой улыбкой, сидел за столом, ковыряя вилкой остывшую котлету. Он не поднимал головы. — Эль, ну ты же знаешь маму...