Так и прошла зима. Акинфий изо дня в день ходил в кузницу. Молча махал молотом и так же молча возвращался домой. На сеновале Дуня с Акинфием ночевали вплоть до снега. Уже когда порядком завьюжило, мать отгородила занавеской один из углов в доме. Акинфий с отцом притащили доски, сколотив кровать тут же на месте. Авдотья достала из недр огромного сундука наматрасник. Братья набили его соломой. Из той же соломы сделали подушки. В углу закутка повесили иконку. Авдотья перекрестила постель, прошептав: «Дай бог, детки будут», — и отправилась заниматься повседневными делами...

Руки выдали ее с первого дня. Бесполезно было прятать их в грубых рукавицах, стирать до крови в ледяной воде, мазать дегтем и глиной — пальцы оставались слишком тонкими, слишком нездешними. Они помнили рояль, шелк, страницы книг. Помнили, кем она была до. А теперь эти руки могли погубить ее и сестру. Марфа Семеновна знала. И ждала. Архангельская губерния, ноябрь 1923 года. Стужа, пробирающая до костей, казалась вечной спутницей этого края. Воздух был колючим, обжигал легкие, а земля под ногами – каменной от мороза, скрытой под первым, неуверенным снежком...