Тишина, повисшая в комнате после ультиматума Ольги, была густой и тяжёлой, как бархатный занавес в старом театре, скрывающий за собой либо трагедию, либо триумф. Тамара Игоревна, с её лицом, искажённым гневом, напоминала свергнутую королеву. Дима, бледный и растерянный, метался взглядом между двумя самыми важными женщинами в его жизни. Это был его выбор, его момент истины. — Мама, — наконец выдавил он, и голос его был хриплым. — Я думаю… тебе лучше пойти. Тамара Игоревна задохнулась от возмущения...

Я встретил его на кордоне, затерянном в таком уголке Красноярского края, куда вертолёт летает два раза в месяц — и то, если погода позволит. Я писал серию очерков о людях, выбравших полное уединение, и лесник, проживший в тайге без малого полвека, был идеальным героем. Он походил на корень старой лиственницы — сухой, кряжистый, с лицом, иссечённым морщинами, как кора. В его выцветших голубых глазах плескалось такое спокойствие, какое бывает только у гор или у очень старых рек. Мы проговорили весь вечер...