Икона в её руках была тёплой. Как живая. Как будто сама Богородица шептала ей сквозь копоть веков: «Держись, Зина. Держись…» Но за окном уже скрипели тормоза, и сердце, изношенное годами и горем, заколотилось так, словно рвалось наружу. Сейчас войдут. Сейчас начнется кошмар. А у неё под одеждой — ключ. И в сундуке — грех, за который могут убить. Душный августовский зной прилип к стенам избы, словно смола. Пыль, поднятая проехавшей по улице подводой, медленно оседала на подоконник, где в жестяной банке увядали полевые цветы...

Марина сидела на кухне, держа кружку чая обеими руками, как будто пыталась согреться, хотя в квартире было душно. На плите тихо булькала кастрюля с супом, а на столе лежала тарелка с пирожками от Зои Павловны — пухлые, румяные, с золотистой корочкой. Они источали такой аромат, что даже кошка Люська сидела под стулом, ожидая чуда. — Ты ела? — спросил Антон, входя в кухню и оглядывая всё, как ревизор, который вечно чего-то ищет. — Мама передала свежие, с капустой. Она же знает, ты их любишь. Марина вздохнула...