Поселок Дубравный умирал. Не громко, с хлопком последнего взрыва на карьере, а тихо, как гниет осевший в болоте ствол. Дома, когда-то крепкие срубы, съежились, облупились, окна затянулись пыльной паутиной или зияли пустотой. Улицы, по которым когда-то грохотали груженые лесом машины, теперь зарастали репейником и крапивой, асфальт трескался, открывая черную, жирную грязь, которая прилипала к сапогам намертво. И над всем этим висел запах – затхлый, сладковато-гнилостный, исходивший от некогда чистого, а ныне полузаброшенного озера на окраине...

Над белой горой кружились стрёмные птицы. Они были голые и с огромными клювами как у туканов, с которых смотрели не менее стрёмные глаза. Как им удавалось летать, маша своими ощипанными крылышками мне было непонятно. Но страх они внушали. Когда очередной волосатый бедолага, выдернутый из остервенело лезущей на гору толпы, был разорван в клочья, осыпавшиеся кровавым дождем на еще живых, я отвернулся. – А чего они туда лезут? – спросил я у женщины в бандане с черепами и косухе. – Да кто их знает. Нужно...