— Пап, а почему ты вчера сказал тёте Лене, что любишь её? Простая детская фраза — и по спине пополз ледяной ужас. Павел вздрогнул, плечи поникли, словно их придавило непосильной ношей. Он смотрел на дочь, на их Дашку, эту пятницу, третьеклассницу, и казалось, будто она не просто спросила, как дела в школе, а выложила на кухонный стол что-то чудовищно тяжёлое, звенящее сталью… бомбу замедленного действия. Я стояла у окна, в своём извечном углу — между чайником и занавеской, в тени чужого мира, но в самом эпицентре их драмы...

Кухня тонула в мягком полумраке. Лампочка под абажуром не горела — Марина предпочитала слушать тьму. За окном висела неподвижная зимняя ночь: снег лениво кружился в свете фонаря, будто медлил коснуться земли. На столе, в полумраке, поблёскивала кружка с остывшим чаем, на блюдце — ломтик лимона, сморщенный и почти прозрачный. Она сидела, подперев щёку ладонью, и слушала. Слушала тиканье старых настенных часов, которые достались ей от бабушки. И — сквозь стены — голоса. В соседней комнате муж тихо говорил по телефону...