Любить не сложно, когда проснешся. Вдвоем с помятой, как в детстве кожей. Когда с разбега, на плечи в небо. Когда доволен ты собой, оставляя время. И даже тем, кто в овечей шкуре. Мы не отдали им наши души. И будут шрамы, я не перестану. И в горе и в радости, остальное штампы. Ты не изменишь ничего, это так, как дышать. На двоих одно и то, что так сложно понять. Слабость рук и вольность губ, пусть ещё так рано. Я люблю его и всё! Остальное штампы. Прощать не больно, когда мы спорим. Всех наших снов, наших историй. В глазах и только, друг друга помнят. Беру с собою его на волю. И даже тем, кто в овечей шкуре...

Мраморная кухня пахла тоской, как будто само это холодное, стерильное пространство впитало все несказанные слова, слёзы, выдохи. Свет от встроенных светильников резал глаза, отражаясь в битом стекле — экран телефона раскололся, как скорлупа у яйца. Он лежал возле ножки барного стула, чуть в стороне, как свидетель чего-то интимного и болезненного, что произошло тут всего мгновение назад. Анна не двигалась. Её руки — тонкие, ухоженные, с ногтями телесного цвета — сжимали край кухонной стойки. На ней было вечернее платье: бархат тёмного винного оттенка, чуть спущенное на плечи...