Кухня тонула в мягком полумраке. Лампочка под абажуром не горела — Марина предпочитала слушать тьму. За окном висела неподвижная зимняя ночь: снег лениво кружился в свете фонаря, будто медлил коснуться земли. На столе, в полумраке, поблёскивала кружка с остывшим чаем, на блюдце — ломтик лимона, сморщенный и почти прозрачный. Она сидела, подперев щёку ладонью, и слушала. Слушала тиканье старых настенных часов, которые достались ей от бабушки. И — сквозь стены — голоса. В соседней комнате муж тихо говорил по телефону...

– Ну что, Иваныч, принимай хозяйство! – Наталья с весёлым стуком положила на стол толстую папку с документами. – Вагон в целости, пассажиры в сохранности, бельё пересчитано. Моя смена окончена! Бригадир поезда, пожилой и вечно хмурый Пётр Иваныч, неодобрительно покосился на её сияющее лицо. – Опять как на праздник, Смольникова. Тебе бы только хиханьки да хаханьки. – А что, в слезах ходить? – фыркнула Наталья, поправляя выбившуюся из тугого пучка светлую прядь. – Жизнь дана для радости, Иваныч, для радости, а не для скорби и уныния...