Дочерей Нины Федоровны осуждал весь дом. Соседи шептались: —Родная мать больна, а они словно чужие. Почти не ухаживают, не помогают… Забыли про мать. А ведь Нинка их одна растила. Все на себе тянула. Вот так рожай… В старости стакан воды не принесут. — Старшая заглядывает… — Ага, и всегда с таким видом будто срок пришла отбывать… Нина Федоровна знала о чем судачат соседи, ведь сама им и жаловалась. Жила она на первом этаже. Летом держала окна весь день открытыми и слушала болтовню и сплетни. Иногда ее губы кривились в тонкой, едва заметной улыбке...

Начало тут Дом, еще недавно бывший для Елены неприступной крепостью и тихим убежищем, за несколько часов превратился в стерильную, гулкую камеру пыток, где самым страшным инструментом было оглушающее, всепроникающее молчание. Каждый предмет в доме — от детских игрушек, небрежно разбросанных по полу, до семейных фотографий на камине — казался немым свидетелем их рухнувшей идиллии. Когда последние тихие шорохи из детской затихли, и Костя с Лизой, утомленные невидимым напряжением дня, наконец уснули,...