Кухня тонула в мягком полумраке. Лампочка под абажуром не горела — Марина предпочитала слушать тьму. За окном висела неподвижная зимняя ночь: снег лениво кружился в свете фонаря, будто медлил коснуться земли. На столе, в полумраке, поблёскивала кружка с остывшим чаем, на блюдце — ломтик лимона, сморщенный и почти прозрачный. Она сидела, подперев щёку ладонью, и слушала. Слушала тиканье старых настенных часов, которые достались ей от бабушки. И — сквозь стены — голоса. В соседней комнате муж тихо говорил по телефону...

Утро было прозрачным, как тонкая стеклянная вуаль. Солнце влезало в окна роддома без стука — золотыми пальцами трогало стерильные подоконники, белые простыни, синие халаты акушерок, и троих маленьких людей, закутанных в пелёнки, как в лодочки. Они лежали рядом — три тёплых тяжёлых комочка жизни, три дыхания, которые слышала только она. Марина гладила крошечные лбы, шептала по очереди каждому: «Дыши. Я рядом. Я справлюсь». Она не спала четвёртые сутки. Сначала боли, потом внезапная тишина операционной,...