«Когда открыли завещание, я не сразу поняла, что это было — ошибка или удар в спину…» Дом наполнился тишиной сразу после ухода последних поминальных гостей. Как это часто бывает, опустевшие комнаты загудели в голове глухим эхом — не столько от звуков, сколько от внезапной пустоты. Словно кто-то снял старую шаль с плеч, и ей стало зябко — не телу, а душе. Мария Тимофеевна стояла в прихожей, прислонившись к дверному косяку, как к берёзе на родительском кладбище, и смотрела на свои руки. Они пахли укропом и холодцом...

Она вышла из строя в голубом пальто. Вся зона притихла. Даже не потому, что начальник лагеря в этот момент осматривал бригаду — у него каждый день был смотр. А потому что среди серых, вонючих телогреек вдруг появилась женщина. Настоящая. С укладкой. С осанкой. С лицом, на котором не было ни страха, ни жалости. — Кто такая? — спросил он у конвоира. — Окуневская. Актрисулька из Москвы. Актрисулька. Он ещё не знал, что перед ним женщина, которая даст ему пощёчину при всех. А он... не посмеет даже посадить её в карцер...