— Елена Сергеевна, мне нужно с вами поговорить, — Данила стоит у пианино, сгорбившись. Класс опустел после урока, только они двое в музыкальном кабинете, где пахнет канифолью и старыми нотами. Елена Сергеевна мягко отрывает руки от клавиш — вот так, легко, как будто музыка всё ещё висит в воздухе. Медленно поворачивается к ученику. За плечами двадцать пять лет за фортепиано — столько сезонов в музыкальной школе. За это время она научилась безошибочно читать не только ноты, но и детские лица. Она сразу видит: сегодня перед ней не просто рассеянный ребёнок, который снова забыл выучить этюд...

Сигарета дрожала в пальцах, хотя я давно не нервничал. В кабинет не поступал воздух, за окном было ещё темно, и казалось, что само время застыло. В углу — магнитофон «Юпитер-двадцать четыре», пустая катушка. Я знал, что плёнку увезли. Знал, кто прослушал. И знал, что сказать ничего нельзя. — Владимир Борисович… — хриплый голос с той стороны стола прерывает тишину. — Вы утверждаете, что записи концерта отсутствуют. Как такое возможно? Я не ответил. Просто посмотрел в глаза человеку напротив. У него было лицо канцелярской папки — серое, плоское, без выражения...