После отмены всех лекарств, что прописал врач, Лялю жестко ломало: бросало то в жар, то в холод, ноги сводило судорогой, голова вспыхивала острой болью, а на языке появлялся вкус металла. Но хуже было другое. Мысли. Они кишели в голове, как черви в трупе, вытряхивали ночью из-под одеяла, гнали то на балкон, то на высеребренную наледью улицу. Временами накатывала пьяная эйфория, и Ляля хохочущим вихрем проносилась по квартире, танцевала у распахнутого окна и кричала кому-то в телефон про чистый, как душа младенца, снег, про облака и слепящую радость морозного утра...

— Ну чего, Мишка, сослали тебя? — глядя снизу вверх и прищурившись от бьющего в глаза солнца, спросил у внука Егор Петрович. Не дождавшись ответа, он поудобнее пристроил впереди себя больную ногу, погладил ноющее бедро и опять уставился на подпирающего стенку худого паренька в серой вытянутой футболке и линялых джинсах. Заставить Мишу надеть что–то новое, сменить гардероб, причесаться в конце концов было делом нелегким. Мать, Тамара, с ним уже вконец измучилась. — …Вы, молодой человек, сразу после...