В тот момент, когда я увидел, как лицо моей жены засветилось при виде отца Максима, входящего в спортзал, я понял — нашему браку конец. Дело было не в самой улыбке. Ирина улыбалась мужчинам и раньше. Дело было в том, как она после этого убрала прядь волос за ухо. Точно такой же жест она сделала двадцать лет назад, когда я впервые пригласил её на танец. Тот самый жест, который она перестала делать для меня. — Папа, это Георгий Семёнович, — сказала Лена, практически подпрыгивая от восторга. — Отец Максима...

Плач начинался всегда в одно и то же время. Ровно в полночь, будто кто-то внутри неё заводил невидимый механизм скорби. — Ты слышишь? — шептала я, толкая мужа в бок. Кирилл недовольно мычал, не открывая глаз. — Лен, просто спи. Это ненадолго. — Но она же рыдает. По-настоящему. Может, ей плохо? Он тяжело вздыхал, и в этом вздохе была вся усталость от этих ночных концертов, которые длились уже полгода — с тех самых пор, как мы переехали к его матери. — Не ходи, — его голос был глухим и твёрдым. — Сделаешь только хуже...