Её смола густела чёрным соком — как бурый плач с горного дуба. Она собирала его в Каспийскую раковину, чтобы сварить зелье, предварительно омывшись в семи ключах, неистощимых из века в век, и семь раз воззвав к Бримо — рычащей и вздымающейся, ночной страннице, хтонической владычице умерших, — в безлунную ночь, укутанная в чёрный плащ. Похороны в древних Афинах были суровы и не обещали утешения. Для большинства греков загробный путь не сулил радости: смерть не стирала личность до небытия, но и не приносила надежды на блаженное «после»...

Кухня тонула в мягком полумраке. Лампочка под абажуром не горела — Марина предпочитала слушать тьму. За окном висела неподвижная зимняя ночь: снег лениво кружился в свете фонаря, будто медлил коснуться земли. На столе, в полумраке, поблёскивала кружка с остывшим чаем, на блюдце — ломтик лимона, сморщенный и почти прозрачный. Она сидела, подперев щёку ладонью, и слушала. Слушала тиканье старых настенных часов, которые достались ей от бабушки. И — сквозь стены — голоса. В соседней комнате муж тихо говорил по телефону...