Сначала замолчал чайник. Потом перестала щёлкать старая кофеварка. Затем — часы, те самые, немецкие, с тяжёлыми гирьками и мелодичным боем. Просто остановились. Не в полночь, как в сказках, не на рассвете, как в стихах. А в 16:37, когда она стояла у окна в той же серой кофте, в которой встречала скорую. Тишина в доме была неприличной. Такой тишины не бывает даже ночью — ведь тогда дышит холодильник, скрипит старый паркет, кто-то за стеной кашляет или смеётся. А теперь — ничего. Только она, застывшая посреди комнаты, и пустое пространство, куда больше не вернётся его голос...

Когда меня спрашивают, верю ли я в Бога, я теперь просто улыбаюсь. Не потому что вопрос глупый. И не потому что я знаю ответ, а собеседник — нет. Я улыбаюсь, потому что слишком хорошо помню себя в те времена, когда сам задавал этот вопрос. Задавал всерьёз, жадно, почти отчаянно — и всегда натыкался на тишину. Или на стандартные заготовки: «Бог есть, потому что так написано», «Бога нет, потому что это выдумка для слабых»… Слова, как муляжи, слова, как упаковка без содержимого. Я не был атеистом — я был агностиком, и это, поверьте, гораздо тяжелее...