Мои руки по локоть были в глине. Серая, податливая, тёплая — она слушалась меня, как никогда не слушался муж. На гончарном круге рождалась новая ваза, высокая и изящная, совсем не похожая на те приземистые кастрюли, в которых я варила супы для семьи двадцать три года. — Красиво получается, — сказала я сама себе и улыбнулась. Это была первая улыбка за целый день. А может, и за неделю. После развода улыбки стали редкими гостями на моём лице, но зато искренними. Не вымученными, не дежурными — настоящими...

Она ушла, как уходят из плохой пьесы — тихо, посреди акта, не дожидаясь ни аплодисментов, ни свиста. Ни скандала, ни прощального слова. Просто собрала вещи, пока я был на работе, и оставила на кухонном столе записку, написанную на вырванном из блокнота листке. Четыре слова: «Я так больше не могу». И всё. После пятнадцати лет брака я удостоился объяснения короче, чем список покупок. Я стоял посреди квартиры, которая внезапно стала гулкой и пустой. Воздух, казалось, выкачали. Тишина давила на уши, как на глубине...