Кухня тонула в мягком полумраке. Лампочка под абажуром не горела — Марина предпочитала слушать тьму. За окном висела неподвижная зимняя ночь: снег лениво кружился в свете фонаря, будто медлил коснуться земли. На столе, в полумраке, поблёскивала кружка с остывшим чаем, на блюдце — ломтик лимона, сморщенный и почти прозрачный. Она сидела, подперев щёку ладонью, и слушала. Слушала тиканье старых настенных часов, которые достались ей от бабушки. И — сквозь стены — голоса. В соседней комнате муж тихо говорил по телефону...

"Ты серьёзно сейчас?!" - крикнула я, хотя голос вышел почти шёпотом, как будто сдерживала в нём всю кухню, всю посуду, все аккуратные ножи на магнитной рейке. "Ты серьёзно думаешь, что счастье измеряется двуспальными простынями и видом на набережную?" Он не ответил сразу, только потянулся к серебристой кофемашине, что беззвучно урчала, как гладко выбритый кот. В окне отражалась его голова, чёткая, крепкая, как монета царского чекана. Он любил молчание, превращая его в способ властвовать над любой беседой...