Мраморная кухня пахла тоской, как будто само это холодное, стерильное пространство впитало все несказанные слова, слёзы, выдохи. Свет от встроенных светильников резал глаза, отражаясь в битом стекле — экран телефона раскололся, как скорлупа у яйца. Он лежал возле ножки барного стула, чуть в стороне, как свидетель чего-то интимного и болезненного, что произошло тут всего мгновение назад. Анна не двигалась. Её руки — тонкие, ухоженные, с ногтями телесного цвета — сжимали край кухонной стойки. На ней было вечернее платье: бархат тёмного винного оттенка, чуть спущенное на плечи...

Марина наблюдала, как руки Людмилы Константиновны ловко сворачивали пельмени, аккуратно защипывая края, пока она сама неловко пыталась повторить эти движения. Фарш сочился между пальцами, тесто прилипало к разделочной доске, а запах сырого мяса вызывал легкое отвращение. — Нет-нет, не так, голубушка, — произнесла Людмила Константиновна, остановив Марину прикосновением к руке. — Вот смотри, большим и указательным пальцами крепко прижимаешь края и тянешь вниз, чтобы шов получился надежным. Марина выпрямилась, отряхивая руки...