Люди больше не услышат наши юные смешные голоса… Я видел, как умирают живые. Не физически – нет. Они продолжают ходить, дышать, даже улыбаться иногда. Но в тот момент, когда приходит известие, внутри что-то ломается навсегда. Я наблюдал за ними. За этими отцами, которые вдруг становились стариками за один вечер. За матерями, чьи глаза превращались в два бездонных колодца боли. Они не плакали – они просто переставали быть людьми в привычном смысле слова. Закрытый гроб. Я видел, как эта фраза выжигает разум. Как взрослые, сильные мужчины вдруг начинали верить в самые абсурдные вещи – "может, они ошиблись", "может, это не он", "может, его взяли в плен". Разум отказывался принимать реальность, потому что принять – значит сойти с ума. А потом начинались ночи. Они кричат во сне. Матери вскакивают среди ночи, уверенные, что слышат шаги сына в коридоре. Отцы берут в руки его фотографию и разговаривают с ней часами, умоляя, ругая, обещая что-то... Никто не рассказывал им, как это было. И их воображение рисовало самые страшные картины. Я видел, как они перебирали в голове все возможные варианты – от мгновенной смерти до долгих мучений. И каждый вариант был хуже предыдущего. Я наблюдал, как они начинают ненавидеть себя. "Я должен был не пустить", "я должен был пойти вместо него", "я мало молился", "я плохо воспитал". Эта самобичевание не прекращалось никогда – оно становилось их новой сутью. А потом приходила ярость. Я видел, как они ненавидят весь мир за то, что он продолжает существовать. Как смотрят на чужих детей, которые смеются, влюбляются, строят планы. Как они вздрагивают от детского смеха за стеной. Как ненавидят собственное отражение в зеркале – за то, что они живы, а его нет. Но самое страшное – это пустота. Годы идут, а боль не утихает. Она становится частью их ДНК. Они живут в домах-музеях, где каждая вещь – экспонат. Они отмечают дни рождения, которые уже никто не празднует. Они ждут... Хотя сами не знают, чего. Я видел, как разрушаются семьи. Одни спиваются. Другие сходят с ума. Третьи просто тихо угасают, день за днём. Они больше не родители – они хранители памяти. Их жизнь закончилась в тот день, когда пришла похоронка. И самое ужасное – я понимаю, что помочь им нельзя. Никак. Ничем. Можно дать деньги, можно выслушать, можно попытаться отвлечь. Но ты знаешь – внутри у них навсегда поселилась тьма. Потому что когда умирает ребёнок – умирает и будущее. Остаётся только бесконечное настоящее, где каждый день – это борьба с мыслями, с воспоминаниями, с вопросами без ответов. И я знаю – так будет всегда. Пока бьётся их сердце. Пока они могут дышать. Они никогда не выйдут из этого ада. Никогда. Потому что горе родителей – это не эмоция. Это приговор. Пожизненный. Без права на помилование. Simp Dongeon