Сигарета дрожала в пальцах, хотя я давно не нервничал. В кабинет не поступал воздух, за окном было ещё темно, и казалось, что само время застыло. В углу — магнитофон «Юпитер-двадцать четыре», пустая катушка. Я знал, что плёнку увезли. Знал, кто прослушал. И знал, что сказать ничего нельзя. — Владимир Борисович… — хриплый голос с той стороны стола прерывает тишину. — Вы утверждаете, что записи концерта отсутствуют. Как такое возможно? Я не ответил. Просто посмотрел в глаза человеку напротив. У него было лицо канцелярской папки — серое, плоское, без выражения...

Пыльный свет позднего сентября проникал в окно, ложился на пианино старыми пятнами, как воспоминания, которые не хотели исчезать. Ирина провела пальцами по крышке инструмента — пыль прилипла к коже. Мама снова не разрешила проветривать: «У меня горло саднит. Простудишь меня ещё в моём нежном возрасте». Вчера Ире исполнилось двадцать семь. Но она ничего не отмечала. Съела пирожное с кремом, которое купила по пути из музыкальной школы. Мать сказала: «Зачем тратишься? Всё равно сладкое тебе вредно — зубы испортишь»...