Один мой корреспондент писал мне: «По накалу, размаху людской скорби Москва хоронила Высоцкого, как Париж хоронил Эдит Пиаф. Люди знали, что они теряли. Только в Париже был национальный траур, а у нас с параметрами. Пиаф была грешницей, а хоронили ее, как святую. Она не щадила себя для людей. И они не пощадили себя в скорби по ней. То же самое повторилось с Высоцким. Пиаф воздали честь по ее масштабам. И если он не пел, как Пиаф, то и она не играла на сцене, не писала стихов, как Высоцкий. Они были птицами одного полета...

Двух Высоцких, разумеется, не было. И поэт, и актер — единая личность, с одинаковой настойчивостью искавшая возможно более полного проявления. Впрочем, между поэзией и актерским искусством вообще нет непереступимой грани: они принципиально близки, произросли когда-то из одного семени. Правда, это справедливо лишь в определенных пределах. В теории. А на практике обнаруживаются расхождения, часто — до чрезвычайности резкие. Неудивительно, что в судьбе Высоцкого поэзия и игра связались в противоречивый и драматический узел...