Тая нахмурилась, видя смятение на лице мужа. Она почувствовала неладное, хотя и не понимала, что именно могло так взволновать Егора. Обычно он не обращал внимания на сплетни и слухи, а тут вдруг так разволновался из-за каких-то разговоров в бухгалтерии. — Егор, мне нечего скрывать, – сказала она, глядя мужу прямо в глаза, — я люблю тебя и никогда бы не позволила себе ничего такого, что могло бы тебя обидеть или заставить сомневаться во мне. Если ты мне не веришь, то для меня это очень обидно. Егор опустил глаза, чувствуя, как стыд захватывает душу...

Квартира пахла угасанием. Сладковатый, аптечный запах корвалола смешивался с кисловатой нотой немытой посуды и вековой пылью, которую уже не победить никакой тряпкой. Павел ненавидел этот запах. Это был аромат распада. Распада материнской памяти, её личности, спрессованной в хрупкое, иссохшее тельце, которое он теперь кормил с ложки. Марфа Андреевна сидела на кровати, прямо, как первоклассница, и смотрела в стену. Её глаза, когда-то цвета грозового неба, ясные и строгие, теперь были выцветшими, подернутыми молочной дымкой...