Каждую ночь Уле кажется, что сейчас он вернётся. Сначала она слышит шаги за окном, хруст снега под валенками, будто Андрей просто вышел проверить капканы и вот-вот распахнёт дверь, поёжится от холода, скажет: «Там метель…». Но дверь не скрипит. Вместо этого – тишина. Уля, наконец, погружается в сон и видит лес. Тёмный, бесконечный. Сосны, застывшие в ледяном плену. И он – где-то там, бредёт сквозь сугробы, зовёт её, но голос теряется в шуме ветра. Уля бежит, спотыкается, ветви хлещут по лицу, снег забивается в валенки, обжигает кожу...

Я стояла как вкопанная. Чемодан всё ещё был в руке, пальцы онемели от холода, но я не отпускала его — будто это был мой последний якорь в этом мире. Дверь закрылась прямо перед моим лицом. Щелчок замка прозвучал громче любого крика. «Моя жена не любит, когда за столом чужие» — слова сына будто повисли в морозном воздухе между нами. Чужие. Я — мать, родившая его, выносившая под сердцем девять месяцев, мучившаяся почти двое суток в роддоме. Я — женщина, прожившая для него сорок семь лет своей жизни...