— Светка! Ты тут всё переставила?! Мамин голос из кухни, тихий, примирительный: — Гена, я ничего не трогала. Ты устал, иди отдохни. Анна натянула одеяло до подбородка. В её комнате было холодно — отопление едва работало, а окна старые, со щелями. Но холод снаружи был ничто по сравнению с тем, что сейчас начнётся внутри квартиры. В углу комнаты стояло старое пианино. Клавиши пожелтели, некоторые западали, струны давно не держали строй. Когда-то отец купил его на её десятилетие — последний подарок от того человека, которого она помнила трезвым...

На вокзале всегда пахло креозотом, кофе из автоматов, старыми газетами и чем-то мучным, тёплым, но неприятным. Люди шли, как течение, плотное и равнодушное. Волокли сумки на колёсиках, стучали каблуками, жаловались в телефоны, ссорились с детьми, злились у кассы. И почти никто не замечал девочку лет десяти, стоящую у облупленной стены, рядом с ржавой урной и облезлой афишей пригородных поездов. Она стояла прямо, как будто боялась потерять равновесие — не физическое, душевное. В руках у неё был старенький, потрёпанный плеер — розовый, с трещиной на крышке...