- Смотри, - сказала я, держа телефон как чужую, холодную вещь. - Видишь? Фата, гудок лимузина, его смех. Он женился, мама. На другой. Мама не сразу подошла. Стянула со сковороды, где шкворчала и темнела картошка, опустила шумовку в чашку и только потом сняла очки с цепочки: аккуратно, как снимают икону с гвоздя перед мытьем рамы. Подошла, вгляделась. Ничего не сказала. На экране, в чужой сторис, были цветные круги, надписи с блестками, ладони, тянущиеся к букету, и он, в черном костюме: плечистый, натренированный, любимый многими за свою простой смех и тихое "ага"...

— Ну что, Пётр Яковлевич, с возвращением! Как отдохнули? — Арина Родионовна, видимо, прототип няни Пушкина в молодости, румяная, с красными бусиками на шее, сидела на своём рабочем месте, в «предбаннике» кабинета директора института и что–то печатала. Ряд одинаковых, обтянутых красной тканью стульев вытянулся вдоль стены, словно гвардейцы на службе у государя. Сейчас ещё утро, стулья пустуют, но скоро они все будут заняты. То студенты, то преподаватели сидят, ждут приёма, а директор Андрей Павлович, строгий, с кустистыми бровями, похожий на огромного лешего, принимать не спешит...