Почему в конечном счёте мы все оказываемся не прочь послушать песен каторжного толка? Почему нас так манит эта романтика большой дороги, живописания тягот централов и перегонов, тоски по воле за забором? В отдельных случаях мы бываем просто невероятно очарованы вот этой вот самой тоской лихого человека и даже всенепременно нам (для успокоения души) требуется самим спеть что-нибудь эдакого. Всё это почему и отчего? Ответа на этот вопрос я вам не дам, так как я его не знаю и даже не буду пытаться гадать...

— Любашка, вставай! Жизнь проспишь! — стучала мне в дверь своим крепким, как кувалда, кулаком, тетя Нина, не молодая, но и не старая женщина, из тех, что коня на скаку остановят, с полным бюстом, широкой костью, крупными чертами лица и желтоватыми от папирос зубами. Она вставала раньше всех, гремела в ванной тазами, как будто живет не одна, а с по меньшей мере семью младенцами, поминутно пачкающими пеленки. Но тетя Нина была совершенно бездетной, у нее даже кошка не жила. А стрика — это ее подработка, она обстирывала семью из третьей комнаты...