Подошла осень – тихая, золотая. Циолковский любил перед сумерками походить по пустынным аллеям городского сада, полюбоваться чистоструйными водами Оки и необозримыми просторами низинного берега. Устроившись где-нибудь на одинокой скамье под столетними липами, он переносился мыслями на далекие, холодные планеты. В эти предвечерние часы в старом саду хорошо думалось и мечталось… Сегодня Циолковский захватил с собой тетрадь и, присев на скамеечку в глухой аллее, пристроился было писать, как вдруг его мысли прервал басовитый голос: – Вон вы где, оказывается, скрываетесь. Здравствуйте, здравствуйте, Константин Эдуардович...

Маша сидела на кровати и бесконечно перебирала вещи, которые только что сложила в рюкзак. На лице — смесь раздражения и уныния. Она смотрела на старый портрет на стене — улыбающуюся бабушку в сарафане и платке, а в душе росла обида. — Маша, ты опять собираешься ныть? — голос мамы звучал с кухни, раздраженный и уставший,— сколько раз уже говорила: лето в деревне — это не наказание, а отдых! Если бы не ты сама… — Отдых? — резко перебила дочь, поднимаясь с кровати, — мне не нужен твой “отдых”. Я провалила сессию, и ты решила меня так наказать! А не то, что вы называете “перезагрузкой”...