Холод в Угледаре был особым, пропитанным угольной пылью и отчаянием. Он въедался в стены, в души и в самое сердце. Анна Кузнецова, выйдя на крыльцо за остывшим молоком, ахнула: у порога, на жестком комье снега, сидела девочка. Годовалая, не больше. Завернута в грязный ватный конверт, а из-под платка на нее смотрели огромные, словно недетские, серые глаза, полные молчаливой покорности судьбе. Холод в Угледаре был особым, пропитанным угольной пылью и выхлопами грузовиков. Он въедался в стены бараков, в промороженные насквозь шпалы и в самые души людей...

Стук в дверь прозвучал как выстрел. Он разрезал предрассветную тишину комнаты, где время, казалось, застыло вместе с пылью в лужах слабого апрельского солнца. Анна Петровна не спала. Она ждала этого стука. И боялась его больше, чем артобстрелов в сорок первом. Они пришли за единственным, что у нее осталось. За внуком. Стук в дверь прозвучал как выстрел. Негромкий, но отчетливый, он разрезал предрассветную тишину комнаты, где время, казалось, застыло вместе с пылью в лужах слабого апрельского солнца...