Холод в Угледаре был особым, пропитанным угольной пылью и отчаянием. Он въедался в стены, в души и в самое сердце. Анна Кузнецова, выйдя на крыльцо за остывшим молоком, ахнула: у порога, на жестком комье снега, сидела девочка. Годовалая, не больше. Завернута в грязный ватный конверт, а из-под платка на нее смотрели огромные, словно недетские, серые глаза, полные молчаливой покорности судьбе. Холод в Угледаре был особым, пропитанным угольной пылью и выхлопами грузовиков. Он въедался в стены бараков, в промороженные насквозь шпалы и в самые души людей...

— Катя, милая, передай, пожалуйста, салат. Только не руками, используй приборы. Мы же не в поле. Голос Елизаветы Аркадьевны, свекрови, был сладким, как перезревший персик. И таким же липким. Андрей, мой муж, напрягся рядом со мной. Его рука на мгновение сжалась на скатерти. Я положила свою ладонь поверх его и слегка стиснула пальцы. Молчи. Не надо. Я молча взяла салатные щипцы. — Конечно, Елизавета Аркадьевна. Она улыбнулась, оглядывая меня с головы до ног. Мое простое льняное платье, купленное...